Ольга Нечаева

В чём выражается свобода мышления? Может быть, в собственном мнении, творчестве, способности находить свои вопросы и давать на них ответ. Как она появляется? У детей и подростков, например, когда рядом оказыватеся учитель, способный и дать свободу, и заставить думать. А там, как снежный ком, появляются победы на олимпиадах, поступления в престижные вузы, игры «Что? Где? Когда?» Но всё это — только следствие.

Наталья Костицына

Совершенно не собиралась заниматься преподаванием, потому что хуже нету, однако ничего не хочется поменять.

Поступила в МГУ, через год по семейным обстоятельствам вернулась в Ижевск.

На математическом факультете меня поймал человек, которого считаю своим учителем. Заставил один раз его заменить на занятии, второй, съездить с командой. В 96 году он уехал в Израиль и всю олимпиадную работу оставил на меня. Просто втянул — я считаю, обманом (улыбается).

Тот же Илья Петров — увидела у вас фотографию — был из первых учеников, в старших классах немножко его учила.

В четвёртом-пятом классе ко мне в кружок набирается 25–30 человек. Даю им задачки, иногда даже совсем дурацкие — не важно. А дальше — слушаю, слушаю, слушаю. Кажется, самое главное вот в этом. Они рассказывают, сбиваются на кошку, которая у них дома, возвращаются обратно. Из того, что говорят, пытаюсь выделить решение. Очень нравится наблюдать, как это у них происходит, но и мучительно, потому что слушать маленьких детей — хуже некуда.

К седьмому классу дети начинают говорить разумно. Идеи-то никуда не уходят, но немножко окультуриваются. И многие уже знают, что хотят, например, что не собираются идти в математику.

Детей совсем близких, с которыми встречаюсь 2–3 раза в неделю, — человек 40, а младшеклассников ещё около сотни.

Родители просят: «Определите, пожалуйста, у меня ребёнок способный или нет?» Я по своим не могу определить, хотя столько лет с ними рядом живу.

Часто бывает, что дети — очень умные, а в математике не идёт. Они страдают, потому что хотят в компании математиков быть. И мы начали играть в интеллектуальные игры. Это резко спасает ситуацию, они там всегда успешны — начитаны, и с логикой всё хорошо.

Ради детей начала играть, а потом познакомилась с Кнопом, с Друзём, с Поташёвым. Захотелось делать это на более широкой основе, и мы попробовали провести игру в УдГУ. Из незнакомых мне людей пришёл один первокурсник — Саша Митряков.

Папе моего ученика так надоели постоянные сложности, что он попросил дать интервью газете «День»: как у нас всё организуется, при том, что государство не поддерживает. Побеседовала с корреспондентом Михаилом Эстриным, он заинтересовался, я предложила поиграть. С тех пор…

Чемпионат среди школьников с подачи Миши Эстрина начали, сейчас уже девятый происходит. Студенческий чемпионат замутили, игры для взрослых организовали.

Миша сказал: «Так нельзя! Надо образовать юрлицо, обязательно делать то и это». Сейчас, по-моему, он уже не справляется с потоком дел, но всё на себя берёт. Я закрываю некую идеологическую часть, а главное — пишу вопросы.

Чтобы был хороший вопрос «Что? Где? Когда?», нужно факты раскручивать. Вопросы викторинного типа — ни о чём, знаешь или не знаешь. А можно задать его по-другому, чтобы мы думали про один факт, вдруг какая-то нестыковка, вспомнили схожие факты и поняли, о чём это. Вопрос, чтобы мыслить, чтобы пообсуждать в команде.

Вопросы для чемпионата готовим в последнюю ночь. Если начать за неделю — будем делать всю неделю и в последнюю ночь всё равно переделывать.

Вопросы ЧГК писать легче, чем задачи по математике. Задачи делать интереснее, хотя там гораздо больше усилий и меньший круг возможностей.

Очень нравится для малышей задания делать, там не столько математика — скорее, понять, что они умеют и над чем бы могли подумать. Эти свои олимпиады очень ценю.

Над олимпиадами думать во течение года не успеваю. Математика требует погрузится, никуда не выходить. В августе выделяю хотя бы сутки, чтобы просто поразмышлять без спешки над задачами. Советского методдня не хватает.

На урок идти с набором задач из интернета тоже можно, но вероятность, что дети чему-то научатся — это только от детей зависит. А если ты всё продумал, прописал, правильно сделал, конечно, эффективность огромная.

С ЕГЭ кажется, что учить не надо, а можно натаскать на тесты. Это иллюзия. Чтобы научить задачам под уровнем С, требуется, чтобы человек рассуждал и анализировал, а этому учить надо, заставлять детей думать!

Эта ситуация раскручивает сама себя: вариант ЕГЭ с каждым годом легче, надо дать больше тестов, дети ещё хуже думают, хуже и хуже пишут ЕГЭ.

Талант хорошего учителя — как талант композитора. Встречается, кажется, с такой же частотой и выявляется каким-то своеобразным способом. Композиторов-то нужно мало, а учителей — очень много! В итоге получается огромное количество ремесленников.

Произошло то, о чём я писала много лет назад, — кризис возраста, не пришло новое поколение. Даже не в зарплате дело, а в том, что социальный статус очень низок.

В какой-нибудь компании говорю, что я учитель, отвечают: «О-о, как вас жаль!»

C учителем ведь так: новый человек придёт в школу, через два-три года привыкнет, потом кто-то из опытных учителей должен с ним поработать — пообщаться, посмотреть, как ведёт уроки, — потом он выпустит свой первый класс, и только потом ему дадут хороший маткласс. Это лет 10–15, то, что называется у медиков «интернатура». Кто столько продержится? Конечно, при низком социальном статусе это никому не интересно.

И в 40 лет — есть! Есть учителя, которые остаются классными, но в общем выгорание происходит очень быстро.

Попробуйте представить, что с того момента, как захожу в школу, — 8:10, до момента, когда выхожу, — это иногда 19:00 — у меня беспрерывное общение. Постоянно спрашивают и дёргают. Поэтому стараюсь придти попозже, а уйти пораньше никогда не выходит.

Вечером выйдешь в «Скайп» или «Вконтакт», и сыпется: «Мне нужно то», «Вот эта задача как решается?» Час ушёл, а всё сидишь с ними.

Сейчас у учителей вместо нормальной 18 часовой нагрузки — 25, 30, 36 часов. Потому что педагогов нет, а учить надо.

Формально ещё закрывается, но лет через пять и формально ничего не получится.

Приводят в 29-ю очень сильного ребёнка, очень хочется взять. Куда? В классах 26–27 человек. Когда было 15–17, я могла с каждым поговорить на уроке по два раза. Это же великолепно, это эффективность огромная. И детям интересно. А когда 27 человек, основное, что я буду делать — проводить письменный опрос. Это неинтересно никому.

Сейчас настолько всё заформализировали, что стала бояться заполнять классный журнал. Журнал должен соответствовать программе. А как — если тут командировка, там морозный день, тут дети тему не усвоили, её ещё раз повторить, а здесь контрольную не стала проводить, потому что вижу, что всё хорошо?

Придите ко мне на урок, проверьте, какие знания у детей! Нет. Требуется соответствие странному плану, который — даже если я его сама написала в августе — не может быть осуществлён. Если он осуществлён, то я — плохой учитель, ни на что не смотрю, а луплю, как придумала.

Много нужно учителей, поэтому должны быть стандарты. Но если человек не будет выходить за стандарт и видеть общую картину, то ничего хорошего не произойдёт.

Сколько я вкладываться не буду — если нет рядом ещё парочки учителей… Классного руководителя хорошего, и учителя математики, которому хочется! Который ходит с ними на эти олимпиады, проверяет работы.

В детстве в куклы не играла, в основном в кубики. И хотела врачом стать.

Отец является эталоном того, как себя вести в тяжёлых ситуациях. Он работал в оборонке, в НИТИ «Прогресс», до того — с Королёвым на космических проектах. Когда зарплаты стали задерживаться по полгода, отец начал вести предпринимательскую деятельность. Его отдел выплыл, но себе он выплачивал зарплату только после всех. Вижу, как к отцу относятся его сотрудники — оно того стоило, но понимаю, насколько тяжело ему было из научного работника переквалифицироваться в менеджера по продажам — станков.

Жалею, что не пошла в науку. На стадии студенчества вырвали сюда, так и не удалось защитить кандидатскую. А потом дети, семья. Всё равно не хватает научной работы.

Старшей дочери 12 лет, и вопросы у неё теперь очень глубокие. Спросит — и у нас на час беседа. А теперь со «Что? Где? Когда?» стала помогать: я готовлю, она вопросы читает и со мной обсуждает: плохой, хороший. Мне очень нравится, потому что рядом есть человек, который совершенно не так, как я, смотрит на мир.

Дочь сказала: «Ты на переменах с детьми общаешься, а я к тебе подойти не могу». Мне стало очень стыдно, поняла, что её перемена с восьми вечера начинается.

Младшая занялась художественной гимнастикой, и у меня появилось новое хобби — купальники. Придумываю, их шьют, а потом закупаю нужные стразы и с таким удовольствием их расклеиваю — ой!

Математика, художественная гимнастка — работа с детьми везде одинаковая. Те же взаимоотношения, те же сложности: тут не растягивается, а тут дети поссорились, каждому что-то нужно.

На соревнованиях каждый снимок стоит 100–300 рублей, а хочется, чтобы было бесплатно — поэтому теперь занимаюсь фотографией.

Очень люблю машину водить и далеко ездить. За рулём, под музыку, в голову приходят идеи — это медитация.

Не завтракаю. И не обедаю. Первый перекус бывает часа в четыре — так привыкла. Встаю очень рано — около 3–4 часов ночи начинается моё время на подготовку к урокам.

Результат не обязан быть выражен в баллах.