Владимир Рубцов

Владимир Аркадьевич — это человек чувства. Не эмоционального, а того внутреннего, которое сидит где-то глубоко в человеке и тихо подсказывает, куда сейчас надо идти. Он прочитывает этим чувством тексты, которые потом ставит со своими школьниками. Он порождает этим чувством удивительно красивых и интересных детей (он — многодетный отец). Он исправляет недостатки дикции и учит двигаться свободно и естественно. И еще много чего делает, неторопливо и точно… И за любым его поступком, всяким словом или замечанием, даже — просто взглядом, всегда присутствует нечто большее, чем актуально воспринято. Такой русский вариант китайского «шара в шаре».

Елена Осмина

Мне всегда хочется обратно в Ижевск.

Работаю с самодеятельностью, с любительскими театрами. В советское время был взрослый коллектив. Потом дворцы прикрылись, всё ушло в бизнес, а я — в лицей.

В театр беру всех. Как часто мы слышим о том, что замечательного актёра не взяли, а он потом становится народным. Ошибиться очень легко, бывает, совершенно неожиданно люди раскрываются.

В лицее состав театра меняется через два-три года. Некоторые ребята начинают в седьмом классе и после выпуска продолжают заниматься. С ними мы уже разговариваем на одном языке.

Хотят играть многие, но и пинать приходится многих. И я ведь ничем не могу учеников прижать — ни оценками, ничем — только их желание важно.

Если мы увлеклись идеей, если нам это интересно, тогда мы делаем и чего-то добиваемся.

Чтобы собрать творческий процесс, нужно иметь одну мысль, одну идею, вокруг которой всё объединяется, — это называется сквозное действие. И дальше — движение к сверхзадаче.

Как ни крути, режиссёр — это деспот. Свобода «иди, куда хочешь» — это беспредел. Мы должны ставить спектакль один, и каждый должен понимать, о чём мы все, иначе уведут в разные стороны.

Каждый раз приходится доказывать, что ты что-то можешь, что способен поставить. Каждый спектакль с нуля, потому что разный материал, писатели, драматургия, люди.

Театр — это очень тяжёлая работа, не только режиссёра, но и актёра, потому что нужно быть естественным, искренним, и попытаться открыться.

Если человек для самолюбования хочет выступить, ему актёрский труд, во-первых, не интересен, во-вторых, даже если захочет, он будет кривляться, будет фальшив. И сам это почувствует.

У меня было несколько звёздочек, от которых оторваться невозможно, одна из них Варя Бусоргина. На московском фестивале народная артистка Екатерина Васильева, посмотрев спектакль, вышла на сцену, познакомилась с Варварой и сказала: «Варя, ты талантище, только никогда не ходи работать в профессиональный театр. Ты очень похожа на Елену Майорову, мою подругу, а она сожгла себя во МХАТе». Варя ответила: «Я и не хочу», — легко так. Поступила в Москву, стала физиком-ядерщиком. И вдруг сейчас Варя говорит: «А я ведь хотела, это было лучшее время».

Такое признание я слышал не одно — люди, которые и 30 лет назад занимались в театре, говорят, что это был самый светлый период их жизни.

Когда с детьми разговариваешь, что такое актёрская жизнь, что актёр получает, у некоторых просветление начинается. Они-то думают, там золотые горы. С девочками, например: «Ты семью хочешь создать? — Хочу. — Если муж у тебя не актёр, а у тебя спектакли вечером, вы с ним как-то не совпадаете. Как быть?» И они начинают задумываться.

Плюс тридцатки в том, что там дети интеллектуально развиты, это умные дети, а умный актёр — это замечательный уже актёр, это полпобеды.

Как я попал в театр — в школе была встреча с режиссёром. Я опоздал и в актовый зал не зашёл, побоялся, а когда все расходились, подошёл и спросил: «Можно мне в театр?» Это был девятый класс.

В первый же день меня поставили в роль, и мы начали репетировать. Ситуация была такая. Нина Ивановна, режиссёр, сидит в первом ряду и говорит: «Громче!» — а я стараюсь и понимаю, что меня не слышно, вообще не слышно, совсем не владею голосом.

Я позанимался год и в 10 классе руководителю говорю: «Нина Ивановна, я хочу поступать на актёрский». Она замахала руками: «Володя, тебе не надо этого делать!» И я понял, что обязательно так и сделаю.

Ездил два года поступать после школы. В первый раз был провал, до сих пор ощущение — стена, тупик, жизнь кончилась. На следующий год товарищ мне говорит: «Поехали». Он на режиссуру поступал, я на актёрский. Подумал: «А что я теряю? Схожу для пробы, увижу комиссию», — стал сдавать с ним. Это оказалось счастливым случаем. Пришёл на экзамен, все трясутся, а мне-то не надо сюда — рассказываю, участвую в этюдах, получаю три балла, а остальные проваливаются. Сдал экзамены и пошёл в комиссию: «Верните мне документы, я буду поступать на актёрский». Выяснилось, что в один год нельзя поступать дважды. Так оказался на режиссуре, теперь не жалею.

Почему я не жалею, что режиссёр, — актёрская профессия очень зависима, в самодеятельности — только от режиссёра, а в профессиональном театре вообще от всех обстоятельств.

Окончил Ленинградский государственный институт культуры имени Крупской, сейчас это университет. Специальность — режиссура драмы.

Отношения с Питером были странные. Дома очень хочу в Питер. Приезжаю в Питер — день-два и хочу в Ижевск. Как буриданов осёл. В результате сделан окончательный выбор: жить здесь, а туда приезжать в гости.

У меня в Питере была духовная мать, Лидия Александровна. Во время войны муж успел вывезти её из блокады с тремя детьми и больной матерью. Она моталась по Советскому Союзу, по друзьям, знакомым. Многие не пускали — самим тяжело было, а их пятеро. Мать она похоронила, а себе дала слово, что если детей сумеет живыми сохранить, то в Питере будет пускать кого угодно к себе, бесплатно. Я к ней попал на втором курсе, года три у неё жил.

Хорошо сейчас в Москве. Раньше не было такого ощущения, а теперь там появились друзья, которые, когда мы приезжаем на фестиваль, заполняют часть зала — ижевские, бывшие ученики.

Детство моё — заречная часть города, частный сектор. Я не ходил в садик и не жалею об этом — у меня была бабушка! Был двор, два огорода, огромный фруктовый сад. Отец один из огородов зимой заливал, получался каток.

Отец связан с Водоканалом, был водителем, по основной профессии — токарь. Мать была штамповщицей на «Ижмаше», всю жизнь проработала у станка. Я любил встречать её, когда она с работы возвращалась, по улице бежал навстречу.

Впечатлений набирался от природы, это точно. Мать на работе, отец на работе, брат на четыре года старше меня, у него свои дела. Я был предоставлен сам себе.

Так хотел играть в футбол, что в восемь лет сам добрался до стадиона, чтобы попробоваться в команду. Тогда человек 20 мальчишек пришло моего возраста, и Коробейников Виктор Николаевич — он был капитаном «Зенита», вратарём, легендарная личность — говорит: «Играйте». Мы час бегаем, в раздевалку вернулись, он к двоим-троим обращается: «Ты и ты — приходите послезавтра, а тебе дам форму сейчас», — и я сразу в команду попал. Летел домой как на крыльях. Вот момент счастья — меня признали, а ещё я сам этого добился.

Футбол к 8 классу бросил: и лень, и стало портиться зрение, я уже на другом конце поля не видел лиц ребят, так по цвету футболки определял.

Хобби сейчас есть — я люблю на горных лыжах кататься, на коньках и на роликах со старшей дочерью.

У меня много детей: три сына и три дочери. Двое сыновей взрослых, они уже самостоятельны, и четверо несовершеннолетних.

Семья — это самое важное. Я трижды женат. Когда потерял вторую семью, это был очень сильный удар. Тогда как раз прочитал в Евангелии: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий», — то есть ничто. И не сразу, но появилась мысль, что я семью хочу и я её создам всё равно.

Это не профессиональный разговор: что мне нравится или не нравится. Лучше разобрать попытаться, что за темы и как они столкнулись в произведении.

Что-то изменилось в нас или не пришло время, чтобы человек наснимал лёгкое кино и всем стало беззаботно и легко. Не получается. Наверное, в подсознании у нас какой-то червячок, который не даёт легко ощущать себя.

После спектакля зритель должен выходить обогащённый, а не получать такой груз, что жить не хочется.

Пред завтраком люблю стаканчик воды выпить, а потом уже не важно что: творог, йогурт, яичница.

Главное — кризисы нашей души, от этого никуда не деться.