Михаил Кротиков

Можно поспорить с, идеей, что обдуманный проект уже не интересно реализовывать на практике, с мнением, что в бедном регионе Удмуртия никто не будет платить за консалтинг, с предубеждением, что проигрыш в интеллектуальной игре продемонстрирует невежество, с представлением, что ребёнка не нужно специально заставлять учить иностранные языки, и особенно можно поспорить с позицией говорить правду всегда и везде. Но, пользуясь особенностями гуманитарного склада мышления, перед тем как спорить с Михаилом, лучше задаться вопросом: «А зачем?»

Кто это? – первый вопрос. Это Кротиков Михаил. Работаю начальником пресс-службы «Удмуртской энергосбытовой компании».

Родился в Свердловской области, в городе Первоуральске. Был привезён сюда в бессознательном возрасте в 1975-м, может и сопротивлялся, но я этого не помню.

Чем запомнилось детство – абсолютной беззаботностью.

До 6 лет мы жили в Ижевске, потом у папы была командировка в Исламскую Республику Пакистан, в школу я пошёл там, а по возвращению уже в нашу рабоче-крестьянскую 66-ю.

В 1978-1979, во время афганской кампании, Пакистан поддерживал моджахедов, и одновременно Союз строил в Пакистане, в городе Карачи сталелитейный завод. Советские специалисты жили компактно в городке, обнесенном бетонным забором и колючей проволокой. Большой микрорайон, который варился в своём соку. И там было всё хорошо.

В Пакистане говорят на урду, в северной части на пушту, но учить их не было необходимости. Основной язык всё-таки английский, отец как раз работал там переводчиком с английского.

Наружу ходили большими группами – по одному опасно. Один раз в бинокль можно было разглядеть какие-то народные волнения. Но к специалистам относились достаточно хорошо, платили им тоже хорошо и валютой, поэтому на карачинских рынках они были желанными гостями.

Дальше Истфак УдГУ. Поступил, в известной степени, случайно: мало кто в свои 16 знает, кем хочет стать лет через десять. Одновременно я подавал документы и в Ижевский Механический и в Свердловский Архитектурный. Но, видимо, был не очень уверен в себе.

Очень к мыслительной деятельности стимулировала армия. Транспаранта «Я хочу стать учителем истории» в голове у меня не было.

Странный был набор курсовых работ. На первом курсе – Протопоп Аввакум, на втором – Вондел, на третьем – Немецкие модернисты, на четвёртом – Вильям Блэйк, а диплом я писал по современной архитектуре в Соединенных Штатах Америки.

Студентов учили аналитически мыслить – и это главное достоинство тогдашнего исторического образования. Остаточными фактологическими знаниями я пользуюсь скорее в быту.

Пока учился, начал сотрудничать с газетами и общественно-политическими изданиями.

Мне, может, повезло, что входил в состав команд стартаперов изданий, которые сейчас уже отмечают юбилей, имеют архив и историю. Это теперь уже почившие в бозе газеты «Инфо-панормама», «Домино», «18 регион», «Перекресток», а из ныне живущих: «Деловая репутация», газета «Центр» и некоторые журналы.

У всех общественно-политических изданий одна родовая травма, что ли, которая не даёт жить им в дальнейшем – все-все-все издатели хотят делать «Коммерсантъ», но никто не хочет платить, как за «Коммерсантъ». Вот и всё.

Чтобы быть независимым, нужно быть свободным от денежных и, как следствие, политических обязательств.

Удмуртия - бедный регион, который не может позволить себе независимые СМИ. Нет центров силы, способных бороться за власть. Это не монополизация, когда есть большой и сильный, который подминает весь рынок. У нас нет большого и сильного.

Иными словами – нет бизнес задач, для решения которых были бы необходимы сильные, яркие, независимые СМИ.

Сейчас я читаю все издания по роду деятельности. Точнее, мониторинги, выжимку.

Я не телефон доверия, мне не приходится общаться с недовольным населением, по большей части – со СМИ.

Не бывает неприятных вопросов, бывают неприятные ответы.

Мы – часть большого холдинга, поэтому по части развития нам, слава богу, говорят, что за нас всё придумают, чтобы сами мы ничего не делали. Это сильно сказывается на скорости эволюционных процессов. 

Мне сложнее всего – рутина.

Работа сама всегда меня находила.

У нас не принято платить за консалтинг, стратегию и концепцию.

Я боюсь, что с каждым годом я становлюсь всё более и более узким специалистом.

Я иногда выступаю как хэдхантер, но, увы, не как работорговец. Устраивая хорошего человека на хорошее место, с одной стороны, доволен, а с другой, совершенно ничего за это не получаешь.

Самый удручающий пример образования – наш журфак (УдГУ). Писать не могут совсем.

В лучшем случае, студент сможет хоть что-то полезное уловить, если ему это нужно и интересно. Меньшая часть из них выпускается с нормальными знаниями.

К туристическим походам я отношусь скептически, я все годы учёбы каждое лето проводил в археологических экспедициях. Тот же антураж: природа, палатки, гитара, но при этом ещё и осмысленное занятие, и цель – вклад в науку.

При раскопках основной процент находок – это кости и черепки. Золота здесь нет вообще, серебро есть, но плохого качества и очень мало.

В основном, я, конечно, перечитываю классику: Конан Дойль, Моем, Хемингуэй, Гарднер, Френсис. Иногда даже в оригинале. Автор, которого я никак не могу освоить на языке оригинала – это Шекспир. Это очень сложно.

Любая работа имеет смысл, только если после её выполнения ты изменяешься, развиваешься.

Инженерный тип мышления таков: если что-то может быть сделано, то оно должно быть сделано. Человек ставит вопрос: «А можно ли это сделать?» Гуманитарный тип мышления подразумевает вопрос: «А зачем?»

Придумать что-то новое интересно, а реализовывать после уже неинтересно. Ну, а зачем – я вещь представил, придумал, как она работает, понял, как её сделать, как она впишется в существующую систему отношений и даже представил предполагаемую реакцию на неё?

«Математику уже для того учить следует, что она ум в порядок приводит», – говорил Ломоносов.

Ребёнку я предоставляю возможность собственного развития и выбора. Конечно, он мальчик, и я пытаюсь сделать его лучше, чем сам, какие-то нереализованные проекты воплотить, но особенно и специально ничему не учу.

Сыном горжусь.

Пришли забирать Гришу из детского садика. Воспитательница спрашивает: «А что такое экзистенциальный? Просто на прогулке сегодня играли в песочнице, и Гриша стал песок вверх бросать. И на вопрос, что Гриша делает, он ответил: «Это был экзистенциальный акт»».

Я не играю в интеллектуальные игры, потому что боюсь продемонстрировать своё интеллектуальное ничтожество.

Я скажу, я был счастлив, и это означает, что у меня всё уже было. Надеюсь, что момент абсолютного счастья ещё впереди.

Встаю я рано, варю себе кашу, и пью чай. Бужу сына, чтобы он закрыл за мной дверь.

Эстрин у вас уже был? Я не могу ему отомстить!

Говорить правду надо всегда и везде.